Майский воздух соткан из запаха грозы, зацветающего сада Эйси и аромата морской соли. Небо сегодня тяжелое, свинцовое, будто готовое упасть на остров и накрыть его, словно крышка. Редкое золотистое солнышко пробивается через стальные ворота, ложась на кучевые, похожие на сладкую вату, облака, на подобие градиента. Шумные волны где-то вдалеке бьются о могучие вековые скалы, ревут, скалятся, отдаваясь отзвуком цепей, вздымают кончиком волны к кромке скал, к небу, будто пытаются коснуться выше, ухватиться за выступы, чтобы ступить на остров. Где-то далеко слышится раскат грома, воздух тот час замирает, готовясь к противостоянию стихий. Зелень словно становится ярче: на фоне серого неба особенно сильно контрастируют цветы, потихоньку распускающие свои бутоны то тут, то там. Вековые дубы видятся более могучими, почти достающими до неба, а их ветки словно расправляются, вытягиваются, готовые защитить обитателей острова от непогоды. Старый вяз возле восточного крыла замка кажется скрюченным стариком: его полуголые ветки схожи с ветхим нарядом, из-за ударившей молнии его ствол раскололся в центре и покосился, из-за влажности покрылся мхом, что сделало его немного «бородатым». В особенно штормовые дни может показаться, что дерево воет, ругается – так сильно продувает его ветер. Гнется на ветру и красавица ольха, и родная, милая сердцу айва. Луг будто ложится на землю пёстрым ковром, удерживая остров на месте. Всё вокруг оживает, крепчает, не желая уступать мимолетному буйству природы.

Эйси тяжело вздыхает, упирается ладонями в подбородок и, поерзав, поудобнее усаживается на тонком плаще. Вокруг разбросаны саквояж, тубус с картами, поясная сумка, в которой не найти ничего, кроме фантиков и сигарет. К концу подошла очередная командировка, очередной забег в неизвестность, к счастью, на этот раз увенчавшийся успехом: британская команда вернулась из Египта не с пустыми руками. В августе ей обещают командировку в Китай, но это пока под грифом «Макфасти, только открой рот», потому Эйсли тихонечко сопит, уставшим засыпающим взглядом рассматривая небо. На душе так спокойно, предвкушающе-радостно, будто Эйси стоит на пороге чего-то великого, нового. Что это будет? Может, им наконец дадут добро на вскрытие усыпальницы императора. Эйс как-то читала о зашкаливающем ртутном показателе, но, как ей кажется, для магов такие маггловские штуки будут не проблемой. Эйси вообще считает, что у магглов незаслуженно много хороших открытий, которые могли бы быть интересны сообществу артефактологов Магической Британии. А может им удастся найти остатки терракотовой армии? Кто знает, какую магию могли заложить в молчаливых хранителей и кто её в принципе мог сделать. Эйс трёт переносицу каждый раз, когда о чём-то увлеченно думает, потому сейчас замирает на корточках, водит туда-сюда по носу. Как было бы интересно посмотреть на Китай, а потом побывать в Индии, пожить в бенгальской деревне. Парсы, Лушань, Меконг. Мерлин, почему они никогда не были в Азии? Там ведь столько всего интересного, мистического, нового для ликвидаторов, уж точно не уступает Египту и Южной Америке. Нос чуть-чуть побаливает, что вытягивает Эйсли из рассуждений. Будто в наваждении, она одергивает руку и тут же теряет мысль.
– Чего?, – блондинка задумчиво смотрит на свой палец, пытаясь вернуться в прежнее русло, но натыкается на барьер. Работа, снова работа. Рука опускается на землю, пальчиками Эйс хватает траву, играет, как ребенок, радуясь приятной прохладе утренней росы и ласковым тактильным ощущениям. Небо над головой вновь сотрясается, но дождь по-прежнему не спешит пролиться на землю. Эйсли плюхается обратно на плащ, вытягивает ноги, упирается обеими ладошками в траву. Порой ей так часто не хватает такого мирного спокойствия, легкости, чтоб казалось, будто мир замер, давая короткую передышку. Обычно всё внутри тревожится, кипит, бурлит, как будто секунда и кровь польётся из открывшихся ран. Отсутствие суеты вызывает ощущение начинающейся истерики. Эйси закусывает верхнюю губу, виновато – из-за старой версии себя, наверное – смотря на ботинки и кивая головой в такт своих мыслей. В какой момент жизнь стала такой запутанной? Эйсли прекрасно знает, но что-то внутри мешает признать этот факт. Когда начала заморачиваться и сравнивать себя со старшими – почва под ногами тогда стала рыхлой. Отвергая эту мысль, Эйс морщится, закусывает губу ещё сильнее. Потом всё спуталось, смешалось то ли со своими чрезмерными амбициями, то ли со своей глупостью пытаться быть той, кем Эйсли никогда бы и не стала – земля обваливается вниз, норовя утащить за собой в пустоту. Макфасти страшиться узнать яма это или бездонная пропасть, но обстоятельства становятся хуже. Эйсли продолжается путаться в жизни, пугаться, пытаться вылезти из клоаки жизненных ситуаций и тут же так прячется, боясь кому-либо открыться и попросить помощи себя выпутать. Земля окончательно обваливается, Эйсли оказывается в карстовой пещере, из которой так старательно ищет выход сейчас. Конец. Финита ля комедия. Эйс с силой прикусывает губу, хлопает ладонью по траве, охает от боли в ладони, хлопает по земле ещё раз, будто пытаясь убедиться, что так сильно всё-таки можно удариться.

– А потом ты от жизни ещё чего-то нового хочешь, да?

Эйси кривится, краснеет, морщится, трёт нос, пытаясь найти ответ перекрывающий её возмущение. С каких пор она стала так критиковать себя? Нет, самоанализ присутствовал в её личности всегда, но обычно она не извлекала из него уроки, а тут послуживший уколом совести удар будто наталкивает её на гениальную мысль.
– Ты бы её ещё сформулировала, цены бы тебе не было, – бурчит себе под нос Эйси, поднимаясь с земли. Подувший ветер заставляет её поежиться: Эйсли резво поднимает с земли свои вещи, топчется на месте, решая куда бы сейчас податься. Эйси хочется тепла, уюта, чтоб камин трещал, а на плите суп булькал. Эйси хочется жара, огня, чтоб звон бокалов отдавался в ушах, а бока грели объятия друзей, которых у неё нет. Не жизнь, а сплошное разочарование. Будто ставя в мыслях финальную точку, за спиной слышится раскат грома. Макфасти подпрыгивает на месте, крепче сжимая в руках саквояж, плащ и тубус, а потом нехотя, медленно семенит в сторону дома. Усталость накатывает новой волной, сонливость уговаривает бросить всё на землю и поспать под деревом, а подошедшая к горлу комом тоска советует быстрее трансгрессировать отсюда куда-нибудь подальше и остановиться в Лондоне, избежав расспросов семьи о работе, жизни и прочих аспектах, где Эйсли устала позориться. Макфасти так хочется зацепиться за что-то, что послужит причиной остаться дома, дать себе ещё один шанс вернуться в то беззаботное состояние, в коем она пребывала почти десять лет назад. Взгляд скользит по горизонту, как вдруг утыкается во что-то высокое, темное и бородатое.
– Макс?, – всё внутри съеживается, лопается, как леденцы-шипучки, – Макс!
Эйсли разом бросает все вещи на землю, преисполненная радостью и внезапным приливом сил. Встреча со старшим братом всегда превращала её в маленькую непоседливую девчонку или в щенка лабрадора, кто уж с чем сравнивал. Эйс бежит к нему вприпрыжку, заливисто смеясь и раскрыв руки для объятий.

– Ты бы знал, как я скучала, – он почти вдвое выше неё, да ещё и шире, потому руки Эйс едва обвивают силуэт брата, – Я не ела, я замерзла, я хочу пирог со сливами и собаку, как у Ноа. Мой плед вчера порвался, так жалко, столько лет служил. Мерлин, ты ещё живой. Как там мои медузы?

Эйсли щебечет, как птичка, перескакивает с темы на тему, волнуется, заплетается, будто боится, что поднимет глаза и окажется, что обнимает дерево вместо брата. Но отчетливо слышится звук сердца, потому она прижимается сильнее, словно старается слиться со старшим Макфасти в одно целое.

– Я такую карту сделала. Показать? А как работа у тебя?, – Эйсли говорит с каждым словом всё тише, менее разборчиво, надеясь всё-таки услышать голос Макса, – Какого чepта ты молчишь, болван?